Никто толком не может понять, как в такой консервативной среде статус главных надежд башкирского искусства уживается со славой enfant terrible. Пару месяцев назад вся национальная элита пришла на премьеру фильма «Дорогами Салавата» (сценарий Зухры Буракаевой, постановка Тансулпан Буракаевой), странно сочетающего нонфикшн с road movie, а буквально за месяц до этого Тансулпан представила на ЛГБТ-фестивалях фильм, на который эта элита никогда бы не пришла: «Невидимая жизнь республики». 

– Как это вообще можно было сочетать?

Тансулпан: Да, эти фильмы очень разные по тематике. Но так работать проще, голова же должна переключаться: если полностью погружаться в один проект, мозги начинают кипеть. Это полезно – иногда. А иногда хочется заниматься чем-то одним. Здесь у меня внутреннего конфликта не было. Тем более, у «Невидимой жизни» специфический жанр, он состоит только из интервью. Интервью мы с Кристиной Абрамичевой брали, может быть, раз в неделю, поэтому работа растянулась на несколько месяцев.

Началась эта работа с того, что в прошлом году мы съездили в Питер на феминистский фестиваль «Ребра Евы», и там познакомились с возможностями документального театра. Мне очень понравился сам принцип, что кто-то может анонимно рассказать свою историю, а актер будет ее пересказывать. Вернувшись, мы решили сделать таким образом фильм про аборты, как раз был такой инфоповод – в России собрали миллион подписей против абортов, и мы решили это использовать. Собрали истории, женщины ими охотно делились. Были и художественные находки: брали колбочки, баночки, с их помощью изображали домашние аборты...

После того, как фильм вышел и его показали в Питере на фестивале, Кристина предложила таким же образом сделать фильм про ЛГБТ. Там тоже были находки: когда мы снимали первого героя, то оказалось, что он говорит как будто из шкафа. У него комната была перегорожена шкафом, и мы героя посадили за шкаф. Да, лобовое решение, но я подумала, что это кстати – надо же было как-то прикрывать лица. Поэтому дальше мы старались сажать участников интервью в шкафы, за шкафы, или дверцу как-то приоткрывать. Правда, не везде был подходящий интерьер, у нас вообще были сложности с местом – мы просились в гости к друзьям, и так далее.

– Ваша мама – известная башкирская писательница Марьям Буракаева. Она согласна с тем, что вы делаете?

Зухра: Наиболее смелые фильмы, которые делает Тансулпан, наиболее смелые мои эксперименты в прозе, поэзии – это маленькие творческие бунты. Мама многого не знает, а если знает, то многое мы не обсуждаем. Хотя сама смелость – это от мамы. Для нас даже не мама, а личность по имени Марьям Буракаева – центр всего, и ее убеждения – это наши убеждения, я имею в виду базовые ценности: не уезжать из Башкирии, делать что-то для народа – без ложного пафоса... Это ответственность, прежде всего. Ты знаешь, что это непаханое поле, «кто, кроме меня?». В 30-е годы такие люди, как Зайнаб Биишева, Хадия Давлетшина понимали, что они вышли из народа, окончили техникумы, значит – они что-то должны делать. Кто-то никогда прежде не писал роман, но понимал, что роман на башкирском должен появиться. Кто-то понимал, что должна быть создана светская поэма в духе соцреализма, и брался за это. Сейчас это продолжается – и в IT-технологиях, и в театре и литературе: ты поучился в столицах, – значит, ты шире смотришь на мир, – значит, у тебя есть какая-то миссия, обязанность перед народом. А не то, что я утром встала, попила кофе и подумала: дай-ка напишу, как мне грустно.

Марьям Буракаева – очень авторитетное имя в башкирской среде. Быть ее дочерью нелегко, от нас начинают требовать то, что маме дано при рождении. От детей Пушкина тоже многие ждали поэм, но они их не написали. Так как мы все же что-то пишем и снимаем, то башкирская интеллигенция ждет от нас повторения мамы. А мы не соответствуем их желаниям, потому что мы более светские люди и, помимо того, у нас есть куча своих идей, у нас уже другие коды заложены. И это немножко вменяется в вину. Спрашивают: «Почему вы снимаете такие фильмы?», тем более, феминизм все время путают с лесбиянством. Недавно подходит ко мне авторитетный человек, не буду называть, и шепчет: «Зухра, слушай, Тансулпан ведь, вроде, нормальная кызым, зачем она это снимает?».

Мы в общем и целом сумели доказать, что мы в городском культурном пространстве, никому ничем не обязаны и то, что делаем, делаем по зову души. Фильм «Дорогами Салавата» появился не потому, что мама сказала: «Возьмите эту тему». Мы можем выбирать разные темы. Очень интересна, например, тема городских башкир, уже оторванных от земли, деревенского микрокосма, и в этой оторванности – и трагедия, и начало нового витка истории всего народа.

Вся эта работа происходит не без тёрок семейных, но радостно, что мама с нами развивается. Она ведь из консервативного, советского поколения, а ее убеждения постоянно подкрепляются окружением и толпой поклонников. Но она открыта ко всему новому, постоянно учится, прислушивается к нам.

– И что ей нашептывает окружение?

Зухра: Постоянно что-то нашептывает, это удивительный процесс! Даже наши ровесники: они ничего не говорят нам, потому что могут услышать в ответ более резкие выражения, на которые я не скуплюсь. Они начинают писать маме. Вот недавно молодой парень написал: «Почему Тансулпан пропагандирует гей-культуру среди башкир?»  Но режиссер обязан интересоваться всем! Ему сегодня эта тема интересна, а завтра тема черных носорогов в Африке, которых не стало. Художник обязан браться за острые темы. Мама только и слышит про нас: «Вот, твоя дочь...» Мы с Тансулпан понимаем, что маме было бы удобнее жить с такими дочерями, которые бы целиком соответствовали ее внутренним убеждениям. Это было бы удобно всем родителям. Но дети – другие люди, другие миры, и если родители стараются дать детям столичное образование, то должны понимать, что дети приедут уже другие.

– Вот вы и приехали: ты, Зухра, после Литинститута, а Тансулпан после питерского КИТа. Кстати, Тансулпан, почему ты сначала отучилась в Академии искусств на отделении живописи?

Тансулпан: Я окончила девять классов в районе, в гимназии, которую как раз-таки открыла наша мама, и занималась музыкой. Решила поступить пока в Уфимское училище искусств, а потом во ВГИК, потому что Зухра меня уже с детства на это настроила. Я не могла сразу ехать поступать в Москву. Там уже училась Зухра, мама не хотела меня тоже отправлять и всячески отговаривала. Говорила: у тебя характер не режиссерский, ты слишком мечтательная.

Зухра: Да, мама может настаивать. Я тоже хотела переходить на сценарный во ВГИК, но мама сказала: останешься в Литинституте.

Тансулпан: Причем, ей никто не может возражать! Сейчас она племянникам, детям Зухры, говорит: будете делать так-то и так-то. Я их подговариваю: «Если не хотите, просто скажите «нет». А они не говорят, бабушка для них авторитет стопроцентный. Я говорю: «Мама, ну это же от них зависит». А она: «Иногда есть слово «надо». 

Так вот, возвращаясь к училищу: я пришла туда и поняла, что музыка мне осточертела. Там висели работы художников. Мне показалось это интересным, я подала на живопись. Мы с Зухрой в тот же день пошли спрашивать у студенток, нужно ли под акварель рисовать карандашом. То есть я вообще ничего не знала и не думала, что для этого тоже нужно готовиться. Разумеется, я не поступила, но меня взяли вольнослушательницей, а поступила потом. У нас сложилась такая компания художников, чтоя в конце концов втянулась и заодно с ними поступила в институт искусств. А когда уже заканчивала, сценарий, который мы с Зухрой когда-то написали для телевидения, решили поставить в киностудии «Башкортостан». Пришел новый директор, которому надо было, чтобы кто-то на голом энтузиазме, очень быстро сделал кино. Такая маленькая победоносная война.

Зухра: У нас каждый раз такая история: на руководство студией приходят люди, которые отвергают всё, что сделали предшественники. И в эти перемены всегда везет таким, как мы, потому что мы всегда за любую движуху и почти бесплатно.

Тансулпан: Я-то думала, что сейчас с этим фильмом («Рахмат») закончим, и я спокойно поеду учиться на режиссера. Но так получилось, что, когда мы его отсняли, Зухра затеяла новый – молодежный, про музыкантов («Моя звезда»). Они там что-то готовились, готовились, я защищала диплом по живописи А потом Зухра поняла, что не может снимать сама, потому что пока его запустили – у нее дочка должна была в школу идти, еще двое младших, и она заявила: «Если ты не возьмешься, то фильма не будет». И я взялась. Это была большая авантюра. Денег было мало, команда молодая, оператору, Тимуру Ганееву, вообще было 17 лет, потому что тот оператор, который должен был работать, пришел в ужас и отказался. Нам все сказали: у вас ничего не получится. Но получилось – на азарте. Мы буквально изобретали велосипед, потому что режиссерского образования у меня не было. Пока фильм снимался, я успела поступить в КИТ заочно и сразу с премьеры уехала на первую сессию.

– Где проходит граница того, что вы делаете вместе и по-отдельности?

Зухра: Сейчас сложился нормальный «водораздел», когда я уже слушаюсь Тансулпан как режиссера. До этого я настаивала: «Нет, будет вот так!». У нас достаточно большая разница в возрасте, восемь лет, я Тансулпан в детстве отводила за ручку, заплетала косички, и вот человек вырастает, вырастает... Думаю, в кино мы в любом случае будем советоваться, помогать друг другу, даже в мелочах, потому что Тансулпан чаще всего и автор сценария, и режиссер: это чистой воды авторское кино. Я могу помочь организационно, где-то что-то найти, с актерами подсказать. Моя ниша – проза. Нет такого, чтобы я начала писать рассказ и возбужденно звоню Тансулпан: «Вот, рассказ о том-то и о том-то». Она читает уже готовый рассказ, да и мама тоже. Сейчас я больше занимаюсь драматургией и хочу сподвигнуть Тансулпан на это же: у нее есть хорошие задумки для сцены, я очень хочу, чтобы они вылились в пьесу.

– А конфликты между вами возможны?

Тансулпан: Да нет. Мы уже 12 лет работаем вместе в кино. Вначале где-то возникали трения, особенно когда Зухра была директором фильма, но это вечный спор – кто главнее, режиссер или директор (продюсер). А когда вместе пишем сценарии, то это как-то даже легче. Это же чаще всего комедии, а комедия легче придумывается вместе: посмеялись, «давай сделаем так». Иногда в этом и мама участвует, у нас и брат участвовал. Это такие семейные чаепития, которые превращаются в «худсовет». А в режиссуру никто не вмешивается, это моя вотчина, в которую я никого не впускаю.

– Последняя ваша совместная работа на сегодняшний день – «Дорогами Салавата». Аксакалы не возмущались, что вы «покусились на святое»?

Зухра: Немного есть такое. Но вообще-то, мне 45 лет, я живу в этой культуре, я писала огромное количество исторических сценариев, к примеру, связанных с 1812 годом, короче – я не вчерашняя школьница, которая берется за Салавата ради громкого имени. Для меня это была абсолютно подготовленная работа. Было немного страшно за Тансулпан, потому что внести еще один образ Салавата – значит породить споры. Но мы сделали шаг, пригласили всех, как ты говоришь, аксакалов на премьеру, и все сказали: да, это немного разнится с моим представлением о Салавате, но это имеет право на существование. Тем более, Тансулпан придумала вывести на первый план Юлая, отца Салавата, который всегда был в тени, и сфокусироваться на том, о чем они говорили последние 25 лет – уже на каторге, изувеченные, с выдранными ноздрями. Это революционно, потому что битву легко представить, а когда обреченные, уже потерпевшие поражение люди едут на каторгу – это уже сложнее.

– А действительно, откуда такая идея?

Тансулпан: Изначально это просто была очередная заявка на грант, которую мы вдруг выиграли. По мысли Фарита Габитова, председателя Союза кинематографистов Башкортостана, мы должны были провести киноэкспедицию в каждом городе, где Салават останавливался на пути на каторгу: мол, мы проведем мероприятия, покажем кино, и вот об этом снимем «отчетный» документальный фильм. Мне это было неинтересно. Я предложила: давайте уж снимать полноценно, с интервью с краеведами, с острогами, где Салавата и Юлая могли содержать, и так далее. А уже потом появилась идея игрового элемента с двумя актерами. Вообще, у нас была задача уместиться в федеральный грант – 2,7 миллиона рублей, это только кажется, что это большие деньги. А машина, билеты, гостиницы, питание?.. Полмиллиона ушло на покупку оборудования, потому что когда мы подаем заявку на грант, то закладываем так, чтобы создавать Союзу какую-то базу. Поэтому мы заложили в смету, например, квадрокоптер, поэтому у нас было очень много съемок с высоты...

Зухра: Квадрокоптер же был изначально – от идеи, что душа летит?

Тансулпан: Нет, это потом я придумала, под квадрокоптер.

Зухра: Боже. «Из какого сора...»

– Прекрасно. Однако я хотел бы напоследок поднять такую волнующую многих тему, как феминизм. Как эта история началась для вас?

Тансулпан: Я себя феминисткой считала лет с двадцати, потому что, когда начинала задвигать за женские права, меня презрительно спрашивали: «Ты что, феминистка, что ли?». Это было как бы ругательство, но у меня почему-то это слово отторжения не вызывало. Потом был 2011 год, несправедливые выборы в Госдуму, процесс Pussy Riot, это слово оказалось как-то на плаву, и оно сочеталось с общим гражданским подъемом, казалось – вот-вот все станет хорошо. Я в то время ходила в футболке «Free Pussy Riot», появился интерес к феминизму, я начала читать более настоящих феминисток, теорию движения, и вообразила, что я такая одна в республике. В шутку написала у себя на странице: «Руководительница движения «Феминизм в Башкортостане». Единственным членом которого была я. Находила какие-то материалы, скидывала их в закрытую группу, куда приглашала подруг, а потом начали добавляться настоящие феминистки, которые просто гуглили и обнаруживали, что есть такая закрытая группа.

Когда мы по-настоящему все познакомились и объединились, то провели первую акцию. Она была немного шуточная. Была акция сторонниц ведической женственности, когда девушки выходили в длинных юбках, раздавали на улице листовки и цветы. Мы пошли туда же и раздавали листовки с таким примерно текстом: «Ведическая женственность говорит вам: носите длинные юбки, а феминизм говорит: носите всё, что угодно». И нам очень понравился сам факт, что мы в реале что-то провели. А поскольку большинство из нас журналистки, или как-то связанные с искусством, с культурой, то это вылилось в формат лекций, которые мы периодически устраиваем. У нас в Уфе есть и другие девушки, которые делают акции с плакатами – были и одиночные пикеты, и массовый.

– Да-да, я читал комменты под этими фото этих пикетов, которые оставляют пользователи фейсбука. Уровень дискуссии впечатляет.

Зухра: Это удивительно! Неприятно даже: общаешься с людьми, считаешь их цивилизованными, радуешься, что есть такое общение в жизни. Но как только говоришь слово «феминизм», они меняются и начинают писать гадости. Я – не активная феминистка, скорее, сочувствующая, но всегда начинаю поддерживать этих девушек в фейсбуке, потому что мне непонятна, смешна реакция на то, что они делают. Как, допустим, башкирский мужчина может гнобить феминизм, если зарплата жены входит в общий бюджет его семьи? Если он тратит деньги на образование дочерей, водит их на занятия, кружки, отправляет их получать образование в лучшие вузы? Как он может быть антифеминистом? Пусть тогда забирает дочь после девятого класса, пусть она дома сидит – варит супы, а когда его зять будет ее бить, пусть этот мужчина молчит, не вмешивается. Они просто не понимают. Феминизм для них просто обзывательство, услышал звон – не знаешь, где он. Он услышал, и он должен сразу дать какую-то «мужскую реакцию». Как будто это слово как удар, от которого ты сразу отмахиваешься, даже еще не понимая, зачем. Но это же просто даже некрасиво – не владеть элементарной терминологией. Если уж мы обсуждаем орфографические ошибки министра [образования], то это незнание – тоже постыдная ошибка, погуглите, потратьте минуту, прочитайте, что такое феминизм.

– Может, это как-то связано с менталитетом, с влиянием ислама?

Зухра: У нас что интересно? Против феминизма в башкирском обществе начинают выступать сами же феминистки по сути. К маме приходят подруги, начинают ругать феминизм. Я благодарна ей: она всё понимает. Она отвечает: «Ты же сама феминистка». – «Что это я феминистка?!» – «Ты же главный редактор, выступаешь с докладами, ездишь по стране и по миру, никого не спрашиваешь. Чем ты не феминистка?» – «Так, что ли? Я феминистка, что ли?» То есть у нас даже на таком уровне отторжение. Надо разъяснять, доказывать даже в этой среде. У нас много женщин у власти – во главе школ, газет, если взять сельские поселения, то во многих главы – женщины. То есть по сути, матриархат процветает. А они, еще не понимая этого, начинают говорить: как так, надо же мужчин уважать. А кто говорит про неуважение? В этом смысле их надо просвещать, работа предстоит очень большая.

Тансулпан: Я бы поспорила про процветающий матриархат. В Башкирии нет ни одной районной главы – женщины. Помню, на закрытие Года кино съехались главы администраций. Я посмотрела в зал: там рядами сидели одинаковые мужчины в одинаковых костюмах, одинаковых рубашках, как клонированные. Это было сюрреалистическое зрелище.