«Мне нравится вариативность имени Байбурина: Наил/Наиль. Чаще его пишут с мягким знаком,  а когда говорят – подозревают, что он там есть. Сам художник настойчиво укладывал свое имя в четыре буквы – так оно звучит и на афише выставки «Оддохни, старичок». Отсутствие знака не создает сквозняк, но предлагает посмотреть на привычное имя иначе. Ну, теперь, после смерти художника, только это и остается.

Не имея представления о Наиле Байбурине и его творчестве, легко составить впечатление о нем по первым попавшимся публикациям в сети. Волшебник, сказочник, мудрец – подобные сравнения вполне уместны, учитывая, что его творчество во многом связано с театром. Именно эту разношерстную мягкость было решено оставить за пределами выставки, фокусирующейся не столько на произведениях Н.Б., сколько на направленных к ним творческих векторах, принимающих форму ключа.  Двойное Д в названии – фиксирующий соавторов рикошет: как слышится, так и пишется, а написали – лаконично оттолкнувшись от байбуринских образов и мотивов, доработав и вытянув их в полный отчаянный рост, Максим Холодилин и Расих Ахметвалиев. Собранный общими усилиями гербарный лист в новом свете оказывается рельефной и сложной фигурой. Фигурой, бесшумно вросшей в чернозем и сожравшей под ватерлинией всю полевую кухню жизненного пространства, значительно превышающую одинокий надземный образ. Заново сформированный масштаб, как посмертно прибежавший солдат, не щадит ни себя, ни окружающих.

Навсегда изогнутым стержнем галерейного пространства становится лезвие косы, которое некоторое время было средством воспроизведения байбуринской действительности. Незаменимый инструмент рифмуется с вырастающими, как грибы, кукольными лингамами – бутафорскими, порой страдающими по-человечески понятной гигантоманией. И без того обоюдоострый символ плодородия в этом контексте все больше становится похож на постоянно свежую опасность, которая найдет всех всегда и везде. В унисон стая байбуринских птиц, когда-то цокавших по небу острыми шпорами, в буквальном смысле мутирует в хищный рой, охраняющий отдельно взятую пустоту от всего живого. С «Трофеем» - черепом, окаймленным гривой из кос, начинает разговаривать «Фатум» - своего рода увеличенная в размерах реплика, выросшая после тщательного удобрения временем. После этого разговора трофейные косы уже не стригут гриву, а начинают раскручивать черную дыру, которая легко снимет любую голову, может быть, даже не касаясь физически. Закованная в полустертые листы моль, исхудавшие от фонтанирующей жизни ржавые гвозди (не будем забывать, что nail с английского означает «гвоздь»), жадный танец семи девушек, сделанных из острых лезвий, вокруг огромной деревянной ракеты, отправляющей жизнь в подпространство целыми армиями, – разумеется, никакой мягкий знак не способен выдержать что-либо из этого.

Эти черты, рисующие образ художника в рамках тире, обычно умещавшегося между датами рождения и смерти, превращают продолговатый знак в минус, тут же по-детски нарушая законы метафизической математики. Минус тут же находит визуальное воплощение в острой щели, прорезанной на фотографии дикторши в «Телевизоре», а сам «Телевизор» оказывается невольно вовлечен в говорящий полиптих, где от высокого до смешного, от иконы до антииконы всего один шаг, и тот - имеет форму женской ступни, закованной в дерево и железо.

Где-то на фоне переговариваются между собой мусорные мешки, на стене – медитативное кино про то, как человека, раздетого в мороз, сминают сгустки воздуха, округленные ветками и временем. Где-то посередине – мольберт, некогда принадлежавший Байбурину, с его фотопортретом, на котором он со свойственной ему провокативностью наблюдает за всеми, кто придет посмотреть, как  коса летит на человека, пока еще не превратившегося в камень».

Вход свободный.